Как много хранит благодарная память!

В жизни каждого человека наступает такая пора, когда спокойное размеренное течение ее заставляет вновь и вновь возвращаться мыслями назад, туда, где и солнце светило по-особому, и небо казалось лазурнее, и рядом были дорогие сердцу люди. Казалось, что так будет всегда, и ничто не сможет разлучить родных и любимых. Но судьба, от нее никуда не скроешься, она  порой так круто повернет жизнь человека, разорвав душу, что у него едва остается сил, чтобы жить дальше, зализывая раны на сердце.

Анна Игнатьевна Югова, ветеран труда, проживающая в с. Булык, многое повидала на своем веку и пережила столько всего, что можно бы из ее рассказов  хороший роман написать. Ее память, словно архивный документ, хранит  исторические сюжеты, важные события, лица героических людей. Все чаще и чаще всплывают они перед глазами пожилой женщины,  унося ее в далекое, порой голодное, но счастливое время.  И благодаря тому, что по натуре своей она – оптимистка, ей удается жить в гармонии с собой и всегда улыбаться людям. А еще помогает ей во всем песня, которая сопровождает Анну Игнатьевну всю жизнь. Накануне Нового года  дорогая  ее сердцу школа отметила 125-летний юбилей, а ей самой исполнился 81 год.

–  И чем дальше уходят годы, чем больше болит сердце о тех, кого уже давно нет рядом, – с горечью говорит Анна Игнатьевна. – Все время не дают мне покоя невысказанные мысли о нашей первой учительнице Марии  Михайловне Макарьиной, о моем папе.  Он у нас был замечательный человек!  А какая интересная судьба была у него, прямо как в кино: он прошел суровые испытания и в годы сталинских репрессий, и военное лихолетье не обошло его стороной.  Не  раз жизнь папы  была на волоске, не раз смотрел он смерти в глаза, но в нем жила могучая сила духа, и его железную волю и любовь к жизни не могли сломить ни время, ни злые люди. Но все по порядку.

Сталинские  репрессии

Это были далекие 30-е годы. Жили  мы в  деревне Булык,  здесь тогда была одна улица Ворошилова.  Наш семья: это папа  Игнатий Александрович Панафидин,1898 года рождения,  мама  Александра Егоровна Якимова и  пятеро детей. Папа  был первым председателем колхоза «Коммуна»,  в 1931 году он организовал коммуну. Но многие люди в те годы не хотели советской власти, потому и написали на него донос, в котором сообщили,  что он специально заражал людей  бруцеллезом, чтоб они умирали, что он тонну зерна зарыл в землю под бугром.  И папу арестовали.  Это был 1937 год, мне тогда  было 7 лет . Я никогда не забуду эту страшную ночь. К нам в дом зашли пограничники в буденовках с винтовками со штыками на концах. Заставили зажечь керосиновую лампу, т.к. электричества в те годы не было, стали  делать обыск  в доме, кладовке, амбаре. Утром мама плакала и  рассказала, что папу увезли на ходке, не дали даже одеться.

Это и были те самые  сталинские репрессии 30-х годов – важное явление в судьбе России и русского народа. Сейчас  все меньше остается свидетелей тех грозных  событий.  Но те, кто пережил на себе  все это, знает, как велика боль утрат. Сколько слез, бессонных ночей и постоянное чувство страха  пережила тогда мама. С того времени она и начала болеть.

Судили папу  в Петропавловке. Сейчас  около военкомата этот старый дом стоит до сих пор, там было тогда крыльцо высокое, запомнилось это на всю жизнь…  Мама нас всех в короб  посадила: «Поедемте, отца судить будут…» Это был  октябрь  месяц, на улице холодно было, ветер пронизывающий. Папу  посадили  на ходок в одном френчике , кругом – конники с ружьями –  и повезли в Кяхту. По дороге он простудился, к тому же в тюрьме его держали в сырой камере, потому он  заболел.  Нашлись добрые люди, лечили его, кормили собачиной. Когда его судили,   секретарем была приезжая с запада А. А. Пиксасова, она вела протокол. Троим тогда  присудили расстрел: папе  как председателю, Маласову и Югову. И нам  казалось, что жизнь наша без отца потеряла смысл.

Папа  просидел  в тюрьме 2 года 4 месяца. Его друзья, которые  были на свободе, написали  кассационную жалобу в Москву, и два года все это  разбиралось, велось следствие.  Все это время он находился в г. Канске, строил этот город, сидел в одиночной камере. Он всегда думал о нас так: «Если дети мои счастливые, то меня не расстреляют…»  Через два года из Москвы пришло помилование: «Расстрел отменить, заменить 25 годами ссылки».

Папа вспоминал потом: «Перед расстрелом  меня вызывают: «Панафидин! Выходи!»  Ну, думаю, все, сейчас оденут на меня балахон и расстреляют. Заводят меня к начальнику тюрьмы, он говорит мне: «Расстрел отменен, 25 лет ссылки..»

А дома что было в это время…Помню, приехал к нам дяденька в кожаной куртке,  ходил все просмотрел, что-то искали у нас, перерыли все.  А  в деревне  у всех поголовно  брали кровь на бруцеллез,   землю копали, искали тонну якобы украденного  зерна… Но ничего не нашли,  ничего не подтвердилось, потому папу позже  выпустили…Но  в доме  не осталось ничего. В то время у нас  первых в деревне был велосипед, патефон, был скот: 3 коровы, 9 баранов, конь белый красивый…,  все это описали, ничего не осталось: ни дома, ни вещей, ни скота.   Мы так и не узнали, куда что девалось.

А как нелегко жилось нам, детям. В школе меня дразнили Аниска- коммуниска, я дралась со всеми.  А как жили мы без папы, всякое бывало, и холод, и голод познали. Помню, была  на бугре ферма, работал там отец Николая Содномовича  Дампилова , сестра его Ханда, бывало,  сварит заваруху, накормит меня, часто я к ним ходила, помогала ишигенов  (баран) пасти.

Но мы дождались того счастливого дня, когда папа вернулся домой.  Помню, как рассказывал он нам потом: «Под новый год нас вызывают всех: Бальчугов,  Дунаев, Пермяков, Колодин,  Хамуев… Зима, мороз трескучий. Один бежит, дали ему женские суконки, он наплясывает: «Ну, Игнаха, поедем домой!» А я сижу, молчу, потому что был председателем колхоза… Вот вызывают меня: «Панафидин!»… Толстенный том лежит перед начальником.. .Он хлопнул по нему рукой: «Ну, Панафидин, грош цена тому, кто писал на тебя донос! Свободен ты!»

Помню эти дни… Идет машина, трубушины раньше у домов-то были… дед Егор,  мамин отец,  смотрит в нее, говорит маме: «Саня, вставай, Игнаха едет!» А мама  наша много горя пережила:  первых двух старших детей схоронили на одной неделе, 5-ти  и 3-х лет, потом брата молодого, 17 лет,   мельница задавила его, схоронила, потом папе расстрел дали… Вот она  и слегла, в общем, не жила, а тлела. Дед  Егор смотрит на дорогу, весть быстро  разнеслась по деревне, люди уже все знали, что наших освободили.. .

Мы учились в Баяне, папин брат дядя Миша везет  нас на санях  со школы, снег большой, конь так быстро бежал, что огонь из-под копыт вылетал.  Дядя похлестывает коня и кричит: «Ну, Онька, держись!». Прилетели мы  домой, мама одеревенела, встать  не могла с  печи…  Подошла к дому машина,  с кузова слезли восемь мужиков и все зашли к нам.  Помню, шумно было, завели они патефон, пляшут, поют! 

И все, кто с папой в тюрьме сидел, все выехали из колхоза, вывезли свои семьи, никто не остался. Булык только начал застраиваться, как все уехали… Осталась одна ферма на бугре. И наша семья тоже выехала  в Селенгинский район. Для  односельчан папа был как враг народа, потому не захотел остаться в родном колхозе. Папа устроился в Селенгинский  леспромхоз,  мы жили в с. Урма, потом в с. Гужуртай,  в тайге. Папу  назначили начальником участка, но проработал он недолго, началась война, и его призвали на фронт. И мама опять осталась с нами одна. К тому времени и   школа закрылась.

Время военного лихолетья

И опять для нас началось тяжелое время испытаний.  Мы с голоду чуть не пухли тогда… Бывало, ели пропастину: замерзнет  конь зимой, мы его распилим, накалим пилу, но мама наша не ела, брезговала… А мы-то ничего, ели, видимо, экология чистая была, никто не болел. А ягоды сколько было, облепихи сколько, мы ягоду все время ели, может, потому, и желудки у всех здоровыми  были… И мы не падали духом, как могли, старались продержаться,  любую работу готовы были выполнять, лишь бы кусок заработать.  И я очень любила читать по вечерам  с лучиной, сколько сказок  наизусть знала. Мама шерсть пряла, а я сидела рядом с ней,  читала  сказки. Мы верили, что папа наш вернется живой и здоровый.

Сколько испытаний пришлось на его долю! Когда его забрали на фронт, он  служил  в Чите,  в резервных войсках, работал на лесозаготовках, там начался тиф, голод, вши заедали людей. Его товарищи, которые были приговорены к расстрелу во время репрессий,  умерли.  Папа рассказывал: «Ну если меня не расстреляли там, то, значит, тут моя смерть подошла… Возили нас далеко на лесозаготовки, а есть было нечего, собирали шелуху и варили… Приехали с работы,  сил нет идти в барак, сижу в сумерках, думаю, все, наверное, помру, замерзну на скамейке… И тут идет  начальник, а ему надо было честь отдать, но сил не было подняться.. . Он подошел ко мне, посмотрел внимательно: «Ты не Панафидин?»  – «Да», –  ответил слабым голосом папа.  «Ты, помнишь, я же Маласов, нас с тобой  вместе к расстрелу приговаривали!». Он быстро распорядился, прибежали санитары с носилками, положили, увезли меня в лазарет. Вот какая судьба!  Думаю: «Теперь-то я точно не умру…» 

Месяц я там отлежал, а он сказал там: «Если этого человека не поднимите, я  вас  собственноручно расстреляю! Нас в 1937 году хотели расстрелять, не расстреляли…» . И я выздоровел, отдохнул тогда в лазарете, набрался сил,  и меня назначили  в хозчасть, возить продукты,  я своих земляков подкармливать начал. Но жаль,  многие наши уже умерли ... Была тогда американская тушенка, молоко в банках, где хлеба кусок дашь ребятам…».  Великая Отечественная  закончилась, потом объявили войну с японцами, и нас повезли туда. Ну, думаю, там, наверное,  точно  смерть настигнет меня… Доехали мы до границы, а там и капитуляцию объявили…»

Вот так, столько испытаний было в судьбе папы! Чудом он живым оставался, видно, Бог хранил его от бед.  А фамилия  Маласов мне запомнилась на всю жизнь, о нем папа всегда вспоминал с благодарностью. 

И этот день, 23 мая, тоже врезался в память.  Мама шерсть прядет, а я овес истолкла в ступе,  просеяла, на плите оладушки пеку… Поздно вечером уже… Кто-то в окно постучал…А мама воскликнула:  «Ой, Анька, открывай! Отец, наверное...» Гляжу, папа заходит в дом. Привез  первый рафинад-сахар,  мы понятия не имели , что такое сахар и кирпичик хлеба магазинского…  Мама говорит: «Ой, Игнаха, не давай им много-то, мы же ведь голодные…».  По кусочку сахара, по ломоточку хлеба нам папа дал. 

Послевоенные годы

Месяц поработал папа, потом мы  переехали  в Баян,  это был 1946-й год. У нас  вещей  много не было, мама все обменяла на пшеницу, потому поехали налегке.  Когда мы приехали в Баян, надо было поднимать колхоз,  папа работал буквально сутками:  днем бригадиром на работе, а ночью  запрягал коня и возил дрова. А еда-то была одна – картошка в мундире.. .Постепенно мы обжились,  завели хозяйство, папа построил два дома.   Правда, свою продукцию:  масло, шерсть, яйца  сдавали, облигации подписывали. Вот так и жили.  А те, кто писал на него доносы, все умерли. 

А как-то раз был интересный случай, рассказывал папа,  готовил он дрова в лесу,  сидит у костра на пне, топор точит, слышит, конь фыркает  где-то рядом. Значит, еще кто-то приехал, подумал он. А это был Коршунов, который писал на него доносы. Он думал, что папу расстреляют , и он не приедет, а вышло все не так, и потому он  боялся попадаться на глаза.  Папа рассказывает: «Думаю, дай-ка посмотрю, чей конь фыркает там, перешел логатинку с топором в руках, и увидел  Коршунова, тот испугался, упал на колени: «Игнаха, а ты, что мне сейчас голову отрубать будешь?»  – А папа говорит, я плюнул на топор: «Нет,  Сергей, я тебе голову отрубать не буду, живи!» Он подполз к моим ногам, целует, слезы из глаз… Я ему говорю: «Встань, Сергей,  живи..»

А какая страшная судьба постигла всех тех, кто писал доносы на папу! Один замерз в степи, без роду, без племени..  А папа наш пережил все: расстрел, всю войну, болезнь. Он работал бригадиром в колхозе, почтальоном, трудился,  в общем, всю жизнь и дожил до 82 лет.
 

Строки биографии

Интересной была и его биография.   Родился папа в Баяне, мать его  Маланья  Даниловна, по папиному рассказу, была родом с деревни Полканы  Кяхтинского  района, первая учительница Мария Михайловна Макарьина привезла ее в Баян. Она была крестной  матерью  папиного отца. Бабушка Маланья была писарем в церкви… Папа  рассказывал, что Мария Михайловна умерла в 1907 году, в возрасте 62 лет, в Москве у нее  остался дом. Мне очень хочется съездить в Кяхтинский район, найти эту деревню Полканы, где сначала жила Мария Михайловна, приехав из Москвы.

«Я вошла в число репрессированных…»

В моей жизни было много горя: я схоронила маму, папу, внука, невестку, брата,  столько горя пережила. И некогда мне было думать о том, что я могу какими-то льготами пользоваться. Оказывается, в 1996 году вышло постановление о репрессированных ,  в котором было сказано, что детям репрессированных должны были добавить пенсию, я и не знала об этом. Позже внучка моя  сказала.

Я тогда написала свои воспоминания,  как это было, как приходили к нам военные в буденовках и кожанках, как увезли  папу в Кяхту, как описали у нас все имущество.  Вспомнили мы рассказ папы о том, что у него была бабушка Маланья,  работавшая в церкви, – за это в те годы тоже притесняли.   Взяв написанные мною воспоминания, внучка поехала в республиканский архив, где ее встретил Шумилов. Показала она там  эти бумаги, он поднял архив, и нашел все  записи о тех годах. С тех пор я считаюсь дочерью репрессированного.

Чувство долга не давало покоя...

Вот на этом можно было бы и успокоиться. Но до недавнего времени мысль о старой учительнице не давала покоя. Моего папу всегда мучила совесть за то, что Марии Михайловне не было памятника,  и крест  был сломан. Вот мы с сыновьями взялись за дело. Сын  мой  Виктор, мастер на все руки, вместе с Геной они  залили красивый памятник в Баяне, написали там слова: «Учитель, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени…»   И крест мои сыновья сварили и установили на могиле Марии Михайловны, отдали долг, выполнив желание отца.  Благодаря  главе  поселения Елене Владимировне  Кулюшиной, мы сделали это доброе дело, и дай Бог ей доброго здоровья и успехов в ее работе. А могилку учительницы  я нашла без труда. Дело в том, что мама похоронила двоих детей, которые болели скарлатиной, раньше ведь не было прививок-то.. . И мы с мамой всегда ходили на могилку. А  Мария Михайловна  похоронена  рядом…
История  таит в себе…

История таит в себе...

Корни наши берут свое начало  издалека… Мама рассказывала  мне:   стояла  за  печкой  ленивка, лежала на ней бабушка-татарка, а когда  по осени улетают журавли, она выйдет на улицу и машет рукой:  «Летите, журавушки, несите привет на мою родину…»  Все это живет в памяти моей .. Была в нашей родове  и бабушка-бурятка по фамилии Ямчинова.  Была я в молодости в Кяхтинском музее, оказывается, были там такие купцы Ямчиновы. Очень жаль, что раньше ничего не записывали наши родители, наверное, много загадочного таит история каждой семьи.

– И Ваша жизнь, Анна Игнатьевна, наверное, была не менее интересной и насыщенной?

– Да, есть что вспомнить.  После окончания семи  классов  Петропавловской школы я работала в колхозе,  потом уехала в Кяхту, училась, после чего работала счетоводом в колхозе им. Ленина. В сентябре 1963 г. приняла библиотеку, где  отработала 16 лет . Как я любила эту работу! В те годы у нас был девиз такой : «Довести книгу до каждого», и я старалась. И всегда была  благодарна своим читателям, т.к. я  постоянно выполняла план, у меня всегда была большая читаемость, носила книги на дом, на овцеводческие фермы, молочный гурт, обслуживала весь Намак, 9 точек было, две тракторных бригады. Каждый четверг надо было  ехать на обслуживание животноводческих точек. 

И очень строго было тогда.  Глеб Михайлович Пашинский был управляющий отделения. Он  тоже  26 лет отработал в Баяне, добродушный и понимающий человек был. Машины были полуторки, бывало, в кузове  едем мы  все вместе: ветврач, библиотекарь, завклубом, медик со своими лекарствами. У каждого была работа:  я обменивала книги, ветврач вскрывал пропавших баран, завклубом выпускал «молнии», «боевой листок», плакат  с  показателями  соцсоревнования. Книги мне приходили с бибколлектора,  и у меня были самые хорошие книги, методические пособия, брошюры. Я привозила захватывающую литературу , как «Разрыв-трава», «Ночь умирает с рассветом», «Инспектор золотой тайги»,  «Жестокий век» И. Калашникова, на эти книги была очередь. 

Прошло время, и потом ребята, выпускники школы, которые постоянно ходили ко мне в библиотеку, писали мне письма, открытки поздравительные, благодарили за то, что я заставляла их читать.  Целыми семьями читали запоем книги. Колесников  Толя был  очень активным читателем. Охолины, Сычевы, Елисеевы, Брыковы, Ивановы. А  Лену Кулюшину у нас называли «ходячей энциклопедией», потому что  читала она больше всех.

Так прошла моя жизнь. Всегда я находилась в гуще событий,  была заседателем суда, депутатом сельского Совета, членом ревизионной комиссии,  участником хора, в общем, обязанностей было много,  и детей растила.  Теперь на память о тех днях остались  почетные грамоты,  награды, подарки.  Среди них – диплом Всероссийского смотра, медали, значки, старинные часы хранятся  до сих пор, памятный подарок.  Но самая дорогая вещь для Анны Игнатьевны  – патефон -  раритет, музейная  редкость…

Семья – ее гордость

Под стать Анне Игнатьевне и ее дети и внуки, талантливые, радующие маму и бабушку своими успехами . «У сына Виктора, –  говорит она, –  руки золотые,  смастерит  что угодно из любого материала.  У дома его  журавлик  в шляпе на одной ноге стоит, можете сходить, посмотреть. А  вот бочонок  с медом, тоже его работа. Когда он  в Багдарине жил, о нем в районной газете писали.

А еще все в нашей семье любят музыку. Все мы играем на различных инструментах и поем. Сама я играю  на балалайке и гитаре, муж  играл на гармошке. Старший сын играет  на баяне, второй – на всех инструментах.     У  меня  хранится тульский баян, на котором научились играть дети. Сын Геннадий у нас –  отменный баянист, как и его папа. Старший сын Иннокентий, заслуженный ветврач РБ, живет с семьей  в Баунтовском районе. Дочь Наташа живет в Улан-Удэ. Все они уважают меня, и я горжусь своими детьми и внуками.

Мы с мужем вырастили 4 детей.  К сожалению, он рано ушел из жизни, не довелось порадоваться вместе со мной нашим самым маленьким  продолжателям рода.  Сегодня у меня  12 внуков, 11 правнуков. Старшая правнучка  Айша уже в техникуме учится.

Вот так проходит жизнь, оставляя в  памяти события прошедших лет и  лица  дорогих сердцу  людей. Как хочется, чтобы память о них была увековечена, чтобы о них знали не только дети и внуки, но все наши земляки. И, пользуясь случаем, я от души поздравляю всех своих односельчан с наступившим Новым годом, со всеми рождественскими праздниками. Всем доброго здоровья и семейного  благополучия!
 

Таисия Пашинская.